Куда уходит детство из современной культуры?

В статье дается общая оценка феномена детства в современной культуре в связи с другими субкультурами и в контексте общей культуры. Высказывается идея, что возрастные субкультуры в культуре постмодернизма приобретают релятивный характер, а их содержание во все большей степени обусловлено не природой человека, а потребностями идеологии, экономики, политики и др. глобальных социальных систем. В этом процессе все большее значение приобретает феномен детства.

Общество имеет столько детства, сколько позволяет его культура. Объясняется это тем, что по своему историческому значению культура выступает, прежде всего, способом воспроизводства и развития подрастающего поколения людей. Да и само появление науки о культуре совпадает по времени с рождением общественного интереса к детству. Появление различных гуманистических, педагогических систем и даже философских систем Нового времени вызвано было тем, что главным предметом размышления стал процесс становления человека в пространстве культуры. Можно без всякого преувеличения сказать, что научное открытие культуры в качестве предмета своей заботы было сделано взрослыми, но взглянувшими на мир глазами детей.

Поэтому на полном основании дети могут быть не только главными «потребителями» культуры, но и ее объективными критиками. Но критиками особыми, не такими, как, скажем, Ж.-Ж. Руссо, И. Кант и Г. Гегель, показавшими своим теоретическими работами неприятие или признание существующей культуры. Дети – особые критики. Своим реальным положением и поведением в обществе они показывают и диагностируют то, что предубежденному, идеологизированному взгляду взрослого человека может быть недоступно. Можно сказать, что с рождением и развитием каждого человека культура должны получить свое оправдание или отвержение. Дети могут ничего не знать и не понимать, но в их изначальной "культурной открытости" отношения к миру всегда заложена возможность возвышения предназначении человека. И поскольку современная культура находится в перманентном кризисе, обращение к детской теме в культурологии должно занять свое достойное место. Иначе чем же объяснить, что дети в современной культуре становятся главной ценностью?

Что же могли бы нам сказать современные российские дети, если б они могли выразить в словах то, что реально демонстрируют своим положением в обществе и какое отношение к ним при этом выражают взрослые?

Стало избитой политической фразой, что во всех современных социальных катастрофах и преобразованиях больше всего страдают дети. В средствах массовой информации рисуется пугающий образ мира детей: миллионная армия беспризорников, растущая детская преступность, коммерциализация отношений между детьми и коммерция на детях, рост насилия над детьми и возрастание агрессивности самих детей, расширение пространства бездуховности и психических отклонений в поведении детей и т. д. Картина мрачная и нет такого сердца, которое не содрогнулось бы при виде того, что совершается в России с детьми. И все это рисуется в резком контрасте с картинами процветающей жизни олигархов, политиков, звезд шоу-бизнеса, телеведущих, уголовных авторитетов и др. преуспевающих «элитных» категорий лиц, которых, видимо, такая контрастная картина устраивает, иначе они вели бы себя несколько скромнее. Картина, повторяю, ужасная, но при всей ее пугающей силе, она ничего не объясняет. Похоже, что это не тот язык, который нужен для объяснения происходящего. А нам бы хотелось понять, что же происходит с детством и почему все это происходит? Иначе говоря, куда же уходит детство?

В попытке ответить на этот вопрос мы можем высказать ряд гипотез. Во-первых, гипотезу о том, что изменилось само содержание понятия детства. Сейчас оно уже не привязывается жестко к определенному возрасту. И дело не в пресловутой «социальной инфантильности», о которой одно время так много писали и говорили. Скорее, происходит обратное — геронтологизация детства, то есть присвоение черт детского мировосприятия старшими, не детскими возрастными группами. Поясню этот процесс на примерах.

Одно время, работая в школе, я видел глаза детей, у которых было такое печальное выражение, что сразу вспоминалось средневековье. Именно с картин художников средневековья и Возрождения на нас часто смотрят детские пухленькие личики с грустными глазами стариков, а старчески обросшие бородами лица мужчин глядят на нас с юношеским задором (См., например: Арьес, Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке / Ф. Арьес. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 1999). Сейчас снова на нас смотрят с детским задором совсем не детские лица. Ясно, что при таком психологическом смущении восприятия трудно определить, что же такое детство. Можно даже утверждать с определенной долей уверенности, что происходит релятивизация возраста. Точно так же, скажем, как происходит релятивизация сексуальной идентичности. 

Вместе с тем, такой возрастной релятивизм совсем не смущал русских писателей. Например, А. П. Чехов об одной из своих героинь писал, что это была «уже пожилая, но красивая, видная девушка из хорошего семейства». Пожилые девушки и юноши далеко не случайны в культуре. Да и мы сейчас привыкли называть «девушками» или «молодыми людьми» совсем не по возрастному признаку. Следовательно, если оборачивание в языке возрастных категорий сейчас кого-то и может смутить, но в истории культуры подобная временная аберрация явление довольно типичное. Данный языковый феномен имеет под собой определённую логику, которая заявила о себе с особой силой в настоящее время, когда в естественную цикличность жизненного пути вмешиваются экономические и культурные факторы, приводящие к путанице жизненных циклов, к возрастному релятивизму. Он легко узнаваем по призывам СМИ «поиграть со своим возрастом», примеряя на себя, то роли умудренных старцев (так часто делают новоиспеченные политики), то имиджи невинных младенцев, которые знать ничего не знают и ни за что не несут ответственности (что тоже можно отнести к тем же политикам). Посему, когда мы говорим, что «дети — наше будущее», нужно быть очень осторожным, поскольку атрибутом детства обладают далеко не дети. Замечу, что речь идет не о тех, кто "впадает в детство", но о тех, кто присваивает себе позитивные атрибуты детской культуры. Символом современной российской жизни я бы считал следующие слова: «Старчески глядящие дети, отягощённые заботами взрослых, и розовощёкие взрослые, играющие во всевозможные игры».

Во-вторых, складывается ощущение, что детство, как первичная стадия становления человека, данная человеку богом, растворилась во всем обществе, и трудно его собрать в какой-то целостный образ. И дело не в беззаботности, с которой часто связывают детство. Хотя и в беззаботности тоже, так как именно заботы старят человека. Хотя именно забота является основой культуры. Так, например, С. Бенхабиб, определяет культуру как "деятельность по сохранению, заботе и уходу" (Бенхабиб, С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру / С. Бенхабиб. - М.: Логос, 2004. - С. 2). Скорее всего, становление культуры и человека происходит в органичном взаимодействии заботы и беззаботности. Если же между ними складывается антагонизм, то исчезает детство, как некое чудо рождения человека, в котором каждый раз божественная природа и культура раскрывают свой творческий потенциал. Каждый ребенок — это своего рода эксперимент, который ставит природа в постоянном диалоге с культурой. Поэтому не только детство достойно отдельной науки (которая получила название педологии), но и рождение и развитие каждого ребенка заслуживают самостоятельного изучения. Но вместо этой необходимости предельной концентрации науки на проблеме детства каждого человека, мы видим растворение феномена детства в различных субкультурах до такой степени, что трудно определить сам объект исследования.

В-третьих, возрастной коктейль не проходит без социокультурных последствий. Рождается новый культурный минотавр, получивший название «молодежная субкультура». Мы так уже привыкли к этому словосочетанию, что не задумывается о его природе. Казалось бы, все очень просто: молодежная субкультура – это культура молодежи как особой социально-демографической группы. Следовательно, молодежная культура заканчивается там, где начинается другая возрастная категория. При этом молодежная культура рассматривается как некое переходное, связующее звено между детством и культурой взрослых. Как некий мостик, по которому нужно пройти, чтобы прийти к блаженному взрослому состоянию человека.

Между тем в понятии молодежной культуры скрыт двойной смысл. Молодежная культура – это не какая-то отдельная возрастная культура, а вся реальная культура, но в своем действительном функционировании, в одной из своих наиболее важных и ответственных форм бытия. Вне этого живого и напряженного процесса функционирования культуры в качестве способа воспроизводства личности человека культура существует лишь в своем потенциальном состоянии. И только в этом реальном процессе действия культуры в роли творческой силы могут рождаться новые элементы и формы культуры будущего. Таким образом, молодежная культура в ее сущностном значении не отделена от общей культуры, а является способом ее существования. Этим самым она выступает и формой реализации потенций детства.

Однако в реальных общественных процессах молодежная культура приобрела совершенно иной облик. В действительности детство опять теснится и отвергается молодежной субкультурой, отрываясь от глубинных оснований общей культуры. Теснится потому, что молодёжная культура есть явление специфическое, больше связанное не с детством, а с пожилым возрастом. Уже психологически мы можем заметить, что девушки и юноши с высокомерием смотрят на свой вчерашний возраст. Точно так же, как взрослые — на молодежь. Но дело не только в этом.

Исторически молодежная культура сложилась лишь в конце XIX века, отвечая не на детские запросы, а на интересы взрослых людей. Поэтому всю первую половину ХХ века шла дискуссия по вопросу: существует детская литература или нет? Видимо, сейчас можно сказать, что победила точка зрения, в которой детская литература признается частью молодежной субкультуры. Поэтому ушла в прошлое детская культура, которая была создана трудами В. Скотта, А. Пушкина, В. Гюго, И. Тургенева, Ж. Верна, Ю. Олеши, А. Грина, а вместо этого мы видим мощную индустрию детских писателей-профессионалов, которые хорошо усвоили особенности детской психологии и удачно подстраиваются под нее в идеологических или коммерческих целях.

В-четвертых, так называемая «молодежная культура» есть тоже коммерческо-идеологический плод, созревший в условиях глубокой психологизации юного возраста и его профессиональной эстетической «разработки». Не удивлюсь, если появятся не только «детская» и «молодежная» культуры, но и более дробные ее «подразделения». Да они уже и стали появляться, если вспомнить эйфорическое увлечение детей Г. Поттером, механически говорящих тинейджеров, соперничающих с религиозными фанатами спортивных фанатов, увлеченных уличной вольницей беспризорников, специализирующихся по видам преступлений банды несовершеннолетних, заболевших национальной идеей скинхедов и т. д. Такая молодежная мультикультурность дополняется мультикультурностью взрослых, что и создает глобальное пространство, в котором возрастной релятивизм существует как одна из общих черт культуры постмодернизма. Поэтому сейчас в детской литературе вы уже не увидите художественных открытий, которыми обогатили человечество, например, своими произведения Л. Кэрролл и А. де Сент-Экзепюри, Ф. Достоевский и Л. Толстой, М. Горький и А. Макаренко. К их произведениям можно возвращаться в любом возрасте, а к произведениям современной детской индустрии можно обращаться только в "своем" возрасте. Из этих произведений дети вырастают так же быстро, как вырастают из коротких штанишек. Но вместе с короткими штанишками они сбрасывают с себя и все детскую культуру, считая ее каким-то возрастным заблуждением. Почему? Потому что на детей такие писатели смотрят несерьезно, свысока, подыгрывая им. Поэтому современная детская литература, которая распространяется в российском обществе, есть часть молодежной субкультуры, в которой культура и детство внутренне противоположны, отторгают друг друга.

В-пятых, молодежная субкультура есть брэнд постмодернистской культуры, которая, внутренне дифференцируясь, удлиняется в индивидуальном, биографическом (не историческом)  времени и становится всё более привлекательной (физически и эстетически) и социально престижной возрастной стадией в жизни человека. Объясняется это тем, что современный супердинамичный и гибкий глобальный рынок требует сильных рук, отчаянных голов, красивых и здоровых тел. Выглядеть молодым стало выгодно экономически: в этом возрасте человек более энергичен, динамичен и честолюбив. Но и здесь происходит социальная дифференциация юности буквально по годам, что можно видеть по рекламным объявлениям. Просто потрясает, например, как наши российские работодатели научились легко выделять возрастные цензы. Во фразе «принимаются на работу в возрасте до…» может стоять любая цифра, даже дробная. Возрастной психологии такая точность и не снилась! Очевидно, что современное общество, развивающееся под воздействием глобализации, высоких информационных технологий требует молодых людей потому, что только в молодом возрасте люди способны эффективно учиться и переучиваться. Только молодые находятся в постоянном и напряжённом поиске свободы, антропологически пластичны, поэтому они с большей адекватностью воспринимают то, что им предлагает либеральный рынок вещей, идей и ролей. Поэтому современное информационное общество культивирует молодёжные идеалы и юношеское мироощущение. Человек старается, как можно дольше оставаться молодым, испытывая при этом неприязнь к пожилому возрасту. В результате молодой возраст искусственно растягивается на ряд новых этапов, отдаляющих приближение пожилого возраста и старости. Но при такой агрессивности молодежной субкультуры детство и юность приобретают искаженный характер. Их духовной основой становится не культура, а молодежная идеология, которая самозванно называет себя субкультурой.

В-шестых, как можно догадаться, в молодёжной субкультуре скрывается тайна современной, постмодернистской культуры вообще и решение проблемы детского возраста, в частности. Наличие молодёжной субкультуры говорит о том, что общество не может справиться с решением проблемы детства. Современная культура — это непрерывно «молодящаяся» культура, поэтому процесс постарения населения общество только пугает. О субкультуре пожилых людей не идет и речи. В СМИ создается отталкивающий образ старости. Для привлечения к себе внимания пожилые люди стремятся омолодиться. Поэтому эйджеизм, то есть возрастная дискриминация в различных ее формах, широко распространённое явление в современной культуре.

Таким образом, молодёжная субкультура — это не культура молодых, а феномен общекультурный, глобальный. Эту культуру порождают и воспроизводят не только и не столько молодые люди, сколько всё население страны, все возрастные слои общества, в том числе и пожилые люди. Маркировка этой культуры как молодежной есть ее генетический признак, ее источник, а не существо. Чтобы это хорошо понять, достаточно обратиться к социокультурным реалиям современного российского общества, в котором "ставка делается на молодежь".

В-седьмых, молодежная субкультура — это всё же культура, хотя и особая, самозванная. Однако и самозванные императоры, как известно из истории, не реже бывали на троне, чем династические. Ее царствующая суть в следующем: современная цивилизация создаёт возможность целостного развития структуры человека, инициируемую детским возрастом, но в действительности, по мере взросления, складываются социально одномерные типы личности, для выработки которых и создаётся молодежная культура. Молодежная субкультура, следовательно, есть современный способ разрешения противоречия в развитии природы человека, исторически сформированный способ модификации его атрибутивных качеств и свойств.

Звучит парадоксально, но это социальный факт, который требует самого пристального внимания: молодёжная культура нужна не самой молодёжи, а людям пожилого возраста. Молодёжная культура включает в себя не только то, что отделяет её от культуры пожилых, но и то, что относится к элементам культуры пожилого периода в жизни человека. Только молодежь это выражает более прямолинейно и зазеркально, что позволяет ей более динамично культивировать социально одномерные типы личности, необходимые в различных видах деятельности и для выполнения разнообразных социальных ролей. Тем самым, хотя культивирование юношеской психологии и делает общество антропологически неустойчивым, способным к самым неожиданным трансформациям деструктивного характера (войны, революции, преступность и др.), но без таких социальных катаклизмов современная цивилизация, с её ориентацией на предельное раскрытие и использование человеческих ресурсов, существовать и развиваться не может.

В-восьмых, детство в современной культуре есть пора более обременительная и ответственная, чем пора взрослого человека. Именно детство ответственно за сохранение и воспроизводство человеческих качеств, выработанных всей человеческой культурой. Мы привыкли считать, и с точки зрения юридической взрослые правы, что дети ни за что не несут ответственности. Но тем самым мы лукавим, так как в повседневной жизни именно детей постоянно призываем быть ответственными в самом главном для человека: быть людьми, поэтому воспринимать наиболее ценное, что есть в существующей культуре. Но, в конечном счете, в своем поведении они сами практически решают, какие ценности станут духовной основой их последующей жизни. Если бы это было не так, то не существовало бы проблем воспитания, и не было бы трудных подростков. Поэтому детский социум — это непрерывный и динамичный социокультурный эксперимент по созданию, отбору и опробованию качественно новых антропологических детерминант исторического процесса: форм отношения к своему телу, меняющихся форм сексуальных отношений, форм одежды и моды, смены престижных профессий при её выборе, способа выбора спутника жизни, характера нравственного идеала и др.

Глубоко ошибаются те, кто считает, что «дети — наше зеркало». Если бы дети были нашим зеркалом, то, как это показал Л. Кэрролл, мы давно оказались бы в зазеркалье. Впрочем, мы в нем и оказались, так как долгое время считали, что «дети — наше будущее». А поскольку детская культура формировалась как часть молодежной субкультуры, а не была наиболее важным способом воспроизводства общей культуры, то сейчас нами правят, по сути дела, не люди, у которых было детство, а кэрроловские шахматные фигуры. И вся социальная жизнь превратилась в одну гигантскую игру. В игру без правил.

В-девятых, вытеснение детства из культуры происходит и потому, что взрослые больше обеспокоены развитием деловой, корпоративной культуры, чем культуры вообще. Но если в корпоративной культуре нет места детству, то это уже не культура вообще, а просто очередная идеология или набор специальных технологий, инструкций и правил поведения. Пусть бы они и создавалась, но зачем это называть культурой? То есть это тоже самозванная культура, как и молодежная субкультура. Корпоративная культура создается для более эффективного функционирования различных экономических организаций, а не для формирования и развития человека. Следовательно, по своей природе и по способу функционирования корпоративная культура имеет планируемый и контролируемый характер. Это уже, повторяю, идеология, а не культура. Детство скрывает в себе много таинственного, неконтролируемого, поскольку в ее основе — сложная и противоречивая природа человека, поэтому она никак не может вписаться в корпоративную культуру. Корпоративная культура выстраивается так, что противоречивая природа человека игнорируется и оставляется за рамками ворот организации. В то же время само возникновение корпоративной культуры говорит о низком уровне общей культуры, не справляющейся со своей задачей формирования культурного человека в детстве.

Детство — это первичный способ оправдания культуры. Не может быть детской, молодежной или какой-то другой возрастной культуры. Само их появление есть выражение кризиса культуры. Изолируя культуру на стадии детства в какую-то особую форму, мы тем самым признаемся в своем бессилии решить общие проблемы развития культуры, которые наиболее ярко проявляются в детском возрасте. Детство есть место и время встречи человека с культурой, а поскольку эти встречи могут происходить всю жизнь, то детство не уходит из нашей жизни. Не может детство уйти и из культуры, но поскольку в современной культуре детство релятивизируется, то создается впечатление, что  детство все же постоянно куда-то уходит. 

Публиковалось:  Козырьков В.П Куда уходит детство из современной культуры? // Изменяющаяся Россия: новые парадигмы и новые решения в лингвистике. Материалы I Международной научной конференции (Кемерово, 29 – 31 августа 2006 г.): в 4-х ч. Ч. 3. Кемерово: Юнити, 2006. С. 67-74.