О «новой нормальности», или Жизнь после коронавируса

Что мы потеряли и чему должны научиться.

Беседа главы информационно-аналитического центра «Граница настоящего», секретаря-координатора Кавказского геополитического клуба Яны Амелиной и редактора сайта Культуролог Андрея Карпова.

Пандемия новой коронавирусной инфекции всего за несколько месяцев кардинально изменила нашу жизнь, и это только начало. О глубинной сути происходящих перемен в интервью Кавказскому геополитическому клубу  рассказывает главный редактор сайта «Культуролог» Андрей Карпов.

- Многие называют «карантинную» жизнь плоской, лишенной глубины, как бы не вполне настоящей. Посредством интернета можно вести вебинары и общаться с друзьями, «присутствовать» на церковной службе, концерте или спектакле, любоваться сокровищами закрытых на неопределенный срок музеев и красотами природы - но даже приверженцы современных технологий не спорят с тем, что это все не то. Речь не просто об «упущенных возможностях» - что уж там, и без всяких «режимов повышенной готовности» большинство из нас не каждые выходные встречались с родными, ходили в горы и на литургию (о чем, конечно же, многократно пожалели, только поздно). Но что мы утратили на самом деле? Чем мы возместим это потерянное время нашей жизни и возможно ли это вообще? А если такой режим растянется на годы?

- Когда появился кинематограф, театру стали пророчить смерть. Что по-своему логично: в кино можно показать такое, что просто невозможно на сцене. Но театр спокойно дожил до эпохи коронавируса. Почему? Потому что театр давал эффект «погружения»: действие происходило вот тут, рядом с тобою. Из всех искусств театр лучше всех имитировал реальность, более того – он воспроизводил её, создавал свою версию, не менее убедительную, чем повседневная жизнь зрителей за пределами театра. А с помощью актёрских талантов – порою даже более убедительную.

Переживёт ли театр нынешнее время – большой вопрос. Он может стать первой жертвой коронавируса в мире искусства. Смотреть постановку через экран – то же самое, что смотреть фильм. Специфика вовлечённости утрачивается.

Сегодня театр – это лакмусовая бумажка. Превращение театра в экранное шоу – просто один из процессов, происходящих повсеместно. Мы переживаем тектонический сдвиг в культуре, пожалуй, наиболее масштабный на памяти ныне живущих поколений. Меняется культурная норма.

Что есть норма? Это то, в чём ты находишься постоянно. Нечто повседневное и обыденное. То, о чем, как правило, не задумываешься. Взгляд «замыливается», и человек перестаёт замечать то, что находится у него прямо перед глазами. Часто мы осознаём, из каких элементов складывается наша жизнь, только столкнувшись с угрозой их потерять. Заметно не присутствие чего-то нормального, а его отсутствие. В привычном бытии возникают зияющие дыры, на которые поневоле обращаешь внимание.

Что же мы действительно потеряли, споткнувшись о коронавирус? В конце концов, запреты гулять, ходить в гости, посещать церковные службы будут сняты. Но мир изменится. То, что происходит с нами сейчас – вовсе не сон, который забывается сразу, как только проснёшься. Погружение в карантин меняет мировоззрение. Меняются и социальные правила, организующие наше общество.

Самое главное из того, что мы утратили, наверное, можно определить как свободу. Мы не каждые выходные встречались с родными, но ведь в любой момент можно было собраться любой компанией. Не часто выбирались на природу? Так, в частности, и потому, что выбраться за город всегда было в нашей власти. Пропускали церковную службу? Зато обещали себе в следующее воскресенье обязательно добраться до храма. И вот вся эта вольница кончилась. Теперь возможность наших действий определяется внешними для нас обстоятельствами. Теперь нам могут запрещать или разрешать то, что в прошлую эпоху находилось лишь в нашем ведении и никакого разрешения не требовало.

Свобода же осталась лишь в интернете. Чтобы путешествовать виртуально, разрешений не требуется. Общаться через различные программные сервисы можно сколько угодно. Сопротивляемость реального мира выросла (одна необходимость носить маску и перчатки заставит лишний раз задуматься, а стоит ли выходить из дома). А виртуальный мир по-прежнему сервилен и лоялен. Поэтому ценность бытия в натуральном измерении будет потихоньку падать.

Да, мы сегодня ещё понимаем, что непосредственное общение не заменишь общением через экран, что подлинное присутствие – гораздо больше любой виртуальной модели. Но это, в частности, потому, что в нас ещё много что помнит жизнь офлайн. Чем большая доля жизни будет приходиться на онлайн, тем слабее будет эта память. В романе Юлии Вознесенской «Путь Кассандры, или Приключения с макаронами» (повествующем о последних временах, которые выглядят как наше вполне возможное завтра) имя Реальности носил виртуальный мир, поскольку действительность перестала обладать какой-либо особенной ценностью. И прийти к этому мы можем очень быстро.

- Наверное, «дистанционное» существование в принципе не может быть нормальным. Отчего же нам так настойчиво навязывают «удаленную» работу (сам термин звучит как-то странно, хотя речь всего лишь о работе из дома, и почему бы не называть ее именно так?), дистанционную учебу (которой недовольны и преподаватели, и ученики), отказ от привычных магазинов в пользу интернет-покупок и вообще - максимальную разобщенность и уход в виртуальную реальность как некую «новую норму»? Значит, старая окончательно перестала кого-то устраивать?

- Человек – существо словесное. Через слово идёт процесс осмысления, а смыслы задают координаты нашего бытия. Поэтому словоупотребление – очень важная область. По тому, как мы меняем употребление тех или иных слов, можно увидеть, как меняются наши взгляды. Но процесс может быть и обратным. Людей можно менять в нужную сторону, если заставить их пользоваться специально подобранными для этого словами. Это называется нейролингвистическим программированием (НЛП). Популярный ныне термин «самоизоляция» – как раз из инструментов НЛП. Он убеждает нас, что мы ответственны за то, что заперты в своём доме. Выходить на улицу – это безответственное поведение.

А вот термин «удалёнка», пожалуй, наоборот, – некая проекция сложившейся конфигурации смыслов. Почему нельзя сказать «работать из дома»? Потому, что в своём доме человек – хозяин. И если бы он «работал из дома», то он был хозяином самому себе. А это – не так. Слово «удалёнка» показывает, что, где бы мы ни находились, мы зависимы от работодателя и наши действия не принадлежат нам самим.

На самом деле (это подтверждается исследованиями) удалённая работа менее эффективна. В любой организации, в любом деле существует синергийный эффект: люди, работающие сообща, бок о бок, делают больше, чем то же количество людей по одиночке – хотя бы за счёт того, что обмениваются информацией в большем объёме, как формальной, так и не формальной.

Поэтому переводить всех на удалёнку – вредно для экономики. Да это и невозможно. Материальные ценности нельзя создавать на расстоянии. Чтобы произвести еду, одежду, оборудование, необходимо выйти из дома.

В то же время, эксперимент с вынужденным сбрасыванием значительной части работников в режим удалённой работы показал, что без многих из нас можно обойтись. Для обеспечения выживания человечества нужно не так уж много занятых. Сфера услуг, в которой работает большинство людей в постиндустриальной экономике, не случайно так сильно раздута – это пузырь, который оттягивает избыточные трудовые ресурсы.

На карантине мы заглянули в мир, где возможность работать есть далеко не у всех. Это означает, что право работать дорогого стоит. Поэтому работодатель может платить меньше, и люди будут работать за меньшие деньги – уже только по тому, что будут бояться остаться без работы вообще.

А тем, кто окажется выдавлен из экономики, могут платить гарантированный (безусловный) доход. При безвылазном сидении дома больших расходов не будет, поэтому выплаты не будут выглядеть неподъёмными. В разгар карантина у нас даже как бы прорисовался механизм подобных выплат – это пособие по безработице, которое подняли до МРОТ. Кудрин предложил поднять его до двух МРОТ – вот это, пожалуй, и было бы тем уровнем, на котором государству можно содержать неработающую часть населения.

За всем этим стоит старая идея-фикс, исповедуемая теми, кто мнит себя мировой элитой: что в мире слишком много людей. И часть из них – явно лишняя. Убрать этот излишек физически – слишком грубо, а вот экономически – выглядит приемлемым.

С точки зрения адептов минимизации человечества, планета во время эпидемии близка к идеалу: люди локализованы, не затаптывают природу, производство просело, отходов меньше. Мечта Греты Тунберг сбывается. Возникает искушение закрепить этот режим. Поэтому можно ожидать, что нас и дальше будут учить разбегаться по домам при первой угрозе. Пока мы не привыкнем сидеть, не высовываясь.

А для такого бытия серьёзного образования не нужно. Просветительская концепция, когда каждого человека следовало приобщить к совокупному знанию человечества, уже давно стала утопией. Мы усвоили, что знание должно быть функциональным. Теперь же, как показал карантин, у очень многих можно отобрать большинство функций. Стало быть, и знаний нам можно оставить совсем чуть-чуть. С этим минимум справится и дистанционное образование. Тем более, что оно может быть хорошим фильтром: тот, у кого сильная мотивация к учёбе, и при дистанционной системе покажет неплохой результат, следовательно, ему, например, можно предоставить работу. А тех, кто не справится, посчитают балластом и оставят прозябать на гарантированном доходе в статусе пользователей интернета.

- Интересно, кто установил эту «норму», и почему ее важнейшей составляющей является именно отчуждение людей друг от друга и «социальная дистанция»? Вот только не просчитались ли архитекторы «новых норм»? Готово ли прогрессивное человечество превратиться в роботизированное (если уж, как пишет Foreign Affairs, «теперь совершенно ясно, что мир не может полностью выйти из своего нынешнего состояния новой изоляции, пока не будет найдена вакцина от коронавируса»)?

- Разработки по организации «новой нормальности» пестрят рекомендациями по соблюдению «максимальной разобщённости» (см., например, Рекомендации Роспотребнадзора по организации учебного процесса в условиях угрозы COVID-19). Если до сих пор предполагалось, что соединённость, общность – это благо, то теперь нам предлагается мысль, что разобщённость повышает шансы на выживание. Налицо философская подмена: общество больше не рассматривается как система, то есть нечто большее, чем множество персоналий; оно мыслится исключительно как сумма единиц. Для сохранения суммы надо сохранить все единицы – это теперь главная ценность. Все остальные ценности можно пустить под нож. Это означает, что, собственно говоря, мы присутствуем при смерти общества.

Избавление от общества можно интерпретировать как расчистку места. Социумы – это своего рода субъекты. У них есть своя историческая воля, своя жизненная траектория. Заставив всех разбегаться и прятаться, можно разом оборвать все социальные траектории.

Инерция – великая сила. Как бы модификаторы ни пытались перестроить какое-нибудь общество на свой, «прогрессистский» лад, оно может долго не поддаваться, поскольку сохраняет некий исходный момент движения. Но если общество погрузить в совсем уж экстраординарную атмосферу, оно собьётся с курса, растеряется, станет подобно улитке без панциря, и с ним можно будет делать, что угодно.

Вот такой карт-бланш и получили те, кто пишет правила «новой нормальности». Конечно, хотелось бы знать их поимённо. Но они не спешат выходить вперёд. Всё устроено так, будто социумы сами меняют правила игры. И только сходство происходящего на разных континентах, в разных странах и культурах выдаёт присутствие закулисного дирижёра.

По ситуации с коронавирусом написано масса конспирологического материала. Этот выброс конспирологии – попытка обработать вызов обыденному здравомыслию: нам объясняют, что государства совершенно суверенно предпринимают такие меры, которые считают нужными, но мы знаем, что, когда каждый поёт сам по себе, хора не получится, и чтобы идти в ногу, нужно, чтобы кто-то задавал ритм.

Правда, в последнее время способность к здравомыслию повсеместно утрачивается. Ещё немного, и у конспирологов не останется аудитории. Вопрос о дирижёре отпадёт: люди будут считать ход событий естественным порядком вещей.

- А что, если умирающее общество действительно все это устраивает? Что будем делать, если власти потребуют, а большинство сограждан согласятся поставить на смартфоны, например, приложения, отслеживающие перемещения и контакты? И не на период пандемии (который может продолжаться сколько угодно), а бессрочно?

- Если тотальная самоизоляция и имеет своих выгодополучателей, то на их роль лучше всего подходят информационные гиганты (Facebook, Microsoft, Alphabet – последняя владеет Google).

Карантин прекрасно вписался в тенденцию всё большей цифровизации бытия. За людьми надо следить, чтобы они не нарушали предписанных ограничений. При этом поле, на котором можно извлекать прибыль, увеличивается в разы. 

То, как мир отреагировал на коронавирус, заставляет думать, что это – не разовый эпизод. Как говорится, мы имеем дело не с инцидентом, а прецедентом. Нам обещают вторую волну COVID-19 осенью, но ведь на коронавирусе свет клином не сошёлся. Выработан новый стандарт «ответственного поведения» при возникновении угроз. Сами угрозы могут быть различными, но население мира уже усвоило, что для борьбы с опасностями требуется введение ограничений. А следом за ограничениями приходит контроль.

Уже сегодня о каждом из нас известно немало. Мы делаем запросы в интернете и тем самым выдаём свои предпочтения. Мы носим мобильные телефоны и таким образом показываем своё местонахождение. Пользуемся голосовыми помощниками, а это значит, что устройства слышат наши разговоры. Вся эта информация используется, чтобы продавать нам те товары и услуги, которые мы с большей вероятностью готовы купить. Большие данные (Big Data) уже называют «новой нефтью». Аналогия указывает на источник возможного быстрого и большого дохода.

Но теория маркетинга говорит, что максимум выгоды достигается не когда продавец удовлетворяет потребность клиента, которая уже существует, а когда он формирует её. Или шире: деньги, которые можно заработать, обслуживая существующий порядок вещей, не идут ни в какое сравнение с теми огромными выгодами, которые получаются, если ты формируешь новый порядок, в который извлечение тобой дохода закладывается сразу как базовое правило. Впрочем, выгоды не всегда измеряются в деньгах. Это ещё и власть. Чем больше контроля сосредоточено в руках одного субъекта (будь то человек, группа лиц или организация), тем больше у него власти.

«Новая нормальность» эпохи коронавируса сбила крышку с сосуда с очень хмельным напитком. Кое-кто вкусил небывалый прежде уровень власти. Думаю, что этот вкус сложно забыть. И как рука пьяницы тянется к бутылке, так и эти лица будут тянуться за властью снова и снова, желая сделать её постоянной.

- Поражает степень нашей неготовности ко всем этим испытаниям. Как заметил американский религиозный публицист, «уровень общей паники указывает на то, что немногие из нас были должным образом подготовлены к реальности собственной смерти». «Мы явно привыкли к удивительно комфортной жизни», - констатирует он очевидный факт. И хотя он говорил про США, абсолютно то же можно отнести и к России. Значительная часть православных оказалась не готова поступиться хотя бы комфортом (в том числе сложившихся церковно-государственных отношений). Распоряжения санитарных властей о закрытии храмов, за редким исключением, не вызвали реакции православной общественности. Не хотят ли нам показать, что церкви и службы нам на самом деле не очень-то и нужны? Это диагноз? Сказать ли спасибо коронавирусу, что помог его поставить? Как нам лечиться от этой теплохладности, помогут ли лекарства? И если мы, что стало совершенно очевидно, не готовы к смерти, какую жизнь нам будут навязывать взамен?

- Давайте вместо «готовности» используем слово «подготовка». Были ли люди подготовлены к новой эпохе? О да. Стоит вспомнить вскрывшуюся в середине 2010-х годов проблему «поколения снежинок». Молодёжь (прежде всего, студенты ведущих университетов) стала отказываться слышать то, что могло причинить психологический дискомфорт. Более того, она агрессивно отстаивала своё право на мир, который был бы для неё исключительно комплиментарным. Трудности, неприятности, иная позиция должны быть заранее исключены.

Возможно, молодость тут проявилась типичными для этого возраста непримиримостью и категоричностью, но посыл, вылившийся в подобные требования, является общим для всего современного человечества. Нынешний человек хочет жить комфортно, не напрягаясь, без надрыва, в своё удовольствие. Конечно, он не хочет ни болеть, ни умирать. Для того, чтобы не болеть, у него есть профессиональная медицина. А смерть… В идеале её следует обмануть, поэтому возникла и постепенно набирала сторонников (среди, как правило, весьма состоятельных людей) идеология трансгуманизма (перевода сознания в цифровую форму). А пока этот идеал не достигнут, о смерти следовало забыть. Вернее, смерть была виртуализирована: на экране компьютера ли, телевизора или кинотеатра плескалось море крови, но это была чужая кровь и чужие жизни. А свою смерть было принято оттягивать, насколько это возможно.

В культурном плане эпоху, в которую сформировался подобный человек, определяют как постмодернизм. И мы привыкли говорить, что постмодернизм характеризуется отсутствием абсолютных ценностей. Но на самом деле это не так. Абсолютная ценность у постмодернистского человека есть – это он сам. Всё остальное большого значения не имеет. Не важно, каким быть, кем быть, главное – быть. Хорошо быть здоровым и богатым, потому как это помогает наслаждаться жизнью. Но посвящать свою жизнь чему-то, какому-нибудь служению – нечто избыточное.

И когда возникла угроза для главной ценности, всё остальное было оставлено почти без слёз. Чтобы иметь возможность длить свою жизнь, оказалось возможным расстаться с родными, привычными социальными связями, работой, хобби и увлечениями, организацией быта, личной свободой. Жизнь стала тусклой и унылой. Это психологически угнетает, но не является трагедией. Трагедия – это болезнь и смерть.

Получилось так, что и мы, причастные к героической истории своей страны и свету Православия, – те же, в сущности, постмодернистские люди. Мы также поставили в центр себя самих: не мы – Божии, а Бог – для нас. Вера стала одним из атрибутов нашей идентичности, перестав быть сердцем нашей жизни. Поэтому в момент угрозы мы выбрали свернуть (заморозить, отложить) нашу религиозную практику, ровно так же, как мы свернули иные социальные практики. Если Бог – для нас, а не мы – для Бога, Он подождёт, пока мы прячемся от вируса.

Не стоит обманываться собственной «послушностью».  Дело не в том, что мы смиренно выполнили распоряжение властей. Власти сказали нам то, что мы хотели услышать: что наше здоровье и наша жизнь суть высшие ценности, что нам надлежит эти ценности хранить и беречь. И далее последовал вывод, что для этого нам надо переиначить нашу церковную жизнь. Согласившись с подводкой, не приходится оспаривать вывод.  Поэтому православное сообщество, хоть и сокрушаясь, приняло эту логику властей, как соблазнённый человек принимает греховный помысел. А ведь с момента принятия как раз и начинается сам грех.

Мы показали, что Россия больше не живёт ни для Бога, ни Богом. Бог как фактор бытия отсутствует при принятии решений. Даже внутри Церкви проблемы, связанные с вирусом, обсуждаются светским языком, предложенным санитарным ведомством. Институциональная связь Церкви и государства оказалась столь сильной, что теперь даже сложно предположить, в каком случае Церковь всё же решит отстаивать точку зрения, отличающуюся от позиции власти.

- Наверное, попустив возникновение и распространение коронавируса, Господь пытается указать нам на неправильность нашей жизни. От чего же следует отказаться в первую очередь? От лени, потребительства, «трудоголизма», скрывающего пустоту жизни и нежелание возвращаться домой, от теплохладности и «нету сил и времени» на церковную службу, от «моя хата с краю» - и вводите хоть отслеживание контактов, хоть вечный карантин?.. Или «новая норма» просто не предусматривает Бога, и тогда?.. К чему готовиться? Что мы ответим на этот вызов, если он уже прозвучал?..

- Смерть – это необходимый аттрактор жизни. В этом мире всё настоящее проверяется смертью. Если тебе есть за что умирать, значит, твоя жизнь не пуста. И чем полнее жизнь, тем выше риск смерти.

Наполнение может быть истинным или ложным. Кто-то наполняет жизнь служением, а кто-то поиском новых ощущений. Дай Бог не запутаться и не подменить истину ложью. Но в любом случае нам уже известна альтернатива полноценному бытию – это прозябание.  Долгая жизнь, проведённая в вечном страхе, которая и жизнью-то не являлась, прекрасно описана в сказке М.Е. Салтыкова-Щедрина «Премудрый пискарь». Нас отличает от этого пискаря только то, что его затворничество в норе было добровольным, а нас, вроде как, загнали по норам начальственным распоряжением.

Но вот что точно является нашим выбором, это – дрожать в страхе или оставаться людьми. Понятно, что безрассудство – это грех, и Бог дал нам эту жизнь не для того, чтобы мы её глупо потеряли из-за какой-то небрежности. Однако ставить себе целью уклониться от всякого риска – тоже не мудро. Надо помнить, что не мы определяем времена и сроки, а Господь. Он заберёт нас из этого мира, когда это будет необходимо, и, если время настало, все наши ухищрения прожить подольше нам не помогут.

Поэтому пока нас ещё не призвали, надо жить с пользой. Нельзя откладывать осмысленную жизнь на потом, когда не будет внешних препятствий… Возможно, что такого времени (без препятствий) у нас больше уже не будет. Господь посылает человеку болезнь, побуждая задуматься о вечном и готовя его к переходу в инобытие. Нечто подобное может происходить и со всем миром. Наше прошлое показало, что ничем не стесняемая жизнь не делает нас лучше. Мы растеряли истинные ценности и закоснели в самолюбии. И Господь нам показал это, давая возможность исправиться.

Теперь у нас есть шанс прийти в себя, произвести ревизию состояния собственной души. То, что прежде давалось за так, легко, теперь требует труда и отваги. Надо заново учиться социальности, становиться обществом, нацией. Надо бороться за право служить Богу и людям. Отстаивать возможность семейного общения, воспитания и образования детей. Наконец, нам предстоит вернуть такие простые вещи как открытость лица и рукопожатие, возможно, наполнив их новым смыслом – ценностью совместного бытия, которое превыше страха смерти.

Если наше обновление состоится, тьма рассеется. Ведь Бога невозможно исключить из мира. Он всегда с нами и готов помочь. Проблема не в Нём, а в нас. «Новая нормальность» может восторжествовать, только если мы с ней согласимся. Да, в ней нет Бога. За ревизией социальной практики (которая коснулась и богослужения) обязательно будет ревизия основного комплекса суждений, опять-таки включая и наши религиозные представления. Бога будут вытеснять шаг за шагом. Но на каждом шаге будет требоваться наше согласие. Достаточно не согласиться, и продвижение «новой нормальности» застопорится. Однако с каждым шагом не согласиться будет всё сложнее. Возможность остановиться на первом шаге мы уже пропустили.

Источник