Мельмот, бродяга мрачный» в русской литературе первой половины XIX века

Автор статьи анализирует процесс прямого и опосредованного влияния романа К. Р. Метьюрина “Мельмот скиталец” (1820) на русскую литературу начала XIX века. Обзор затрагивает творчество Пушкина (“Евгений Онегин”), Гоголя (повесть “Портрет”, 1834) и Н.Мельгунова (повесть “Кто он”, 1831).

Роман Чарльза Роберта Метьюрина «Мельмот Скиталец» (1820), будучи одним из наиболее ярких образцов готического романа, представляет собой значимое явление не только английской, но и всей европейской литературы. Заметное воздействие Метьюрина испытали не только его соотечественники, но и видные представители французской, американской и русской литературы.

Для начала несколько слов о готическом романе. Данный жанр возник как реакция на миропонимание и эстетику европейского Просвещения и свое определение получил в связи с особым интересом его авторов к «готике» Средневековья, то есть к представлению о мире как арене извечной борьбы противостоящих начал – добра и зла, небесного и инфернального, Бога и дьявола, а также в связи с обращением к условно-готическому обрамлению действия. Данное действие, как правило, разворачивается в средневековых замках, часовнях, подземельях, на фоне мрачного, подчас экзотического ландшафта, что придает повествованию зловещий и загадочный колорит. Первооткрывателем жанра справедливо считается Х Уолпол, автор канонического «Замка Отранто» (1765). К наиболее  выдающимся образцам «готического» романа относятся «Ватек. Арабская сказка» (1782, 1787) У.Бекфорда, романы «В лесу» (1791), «Удольфские тайны» (1794) и «Итальянец» (1797) Анны Радклиф, «Монах» (1795-96) М.Г.Льюиса, «Сент-Леон» (1799) и «Мандевилл» (1817) У.Годвина и вышеупомянутый «Мельмот Скиталец» (1820) Ч.Р.Метьюрина.

По мнению В.Э.Вацуро, автора монографии «Готический роман в России», готический роман – целостная и хорошо структурированная система, порожденная предромантической эстетикой и философией; эта последняя предопределила характер конфликта, расстановку действующих сил, иерархию мотивов и сумму повествовательных приемов; она создавала и специфические романные модели; воспринимаясь или отвергаясь последующей литературой, они могли разрушаться как целостное образование, обогащая традицию отдельными своими элементами [Вацуро В.Э. 2002: iii].

В данной статье мы предпринимаем попытку проследить процесс прямого и опосредованного восприятия русской литературой романа Метьюрина «Мельмот Скиталец» - как на уровне целостной структуры, так и на уровне ее отдельных элементов, не претендуя, однако, на полное решение задачи подобного масштаба.

К сожалению, имя Чарльза Роберта Метьюрина, драматурга и «мрачного» романиста романтической эпохи, ныне почти забыто, поэтому мы позволим себе хотя бы вкратце описать историю жизни писателя и написанное им произведение.

Чарльз Роберт Метьюрин (1780-1824) родился в семье гугенотов, бежавших из Франции после отмены Нантского эдикта и нашедших убежище в Ирландии. Образование получил в Колледже Св. Троицы, после его окончания служил викарием в церкви Св. Петра в Дублине. Его произведения (в их числе пьеса «Бертрам» и роман «Альбигойцы») заметил Вальтер Скотт и обратил на них внимание Лорда Байрона. Благодаря поддержке этих литературных светил романы и пьесы Метьюрина пользовались огромным успехом. Однако Ирландская Католическая церковь, шокированная описанными в его романе «Мельмот Скиталец» преступлениями, которые творятся в стенах католических монастырей, приостановила продвижение Чарльза по карьерной лестнице, что сказалось на его репутации и финансовом благополучии. В состоянии душевной подавленности, забытый публикой, Метьюрин умер в возрасте 44 лет, оставив семью без средств к существованию.

Его роман «Мельмот Скиталец», опубликованный в Лондоне в 1820 году, - это, по мнению критиков, последнее и в известном смысле итоговое произведение в жанре готического романа, масштабное в постановке философских проблем добра и зла, вины и воздаяния, судьбы и свободной воли человека. Роман отличает динамично запутанный сюжет, огромное количество персонажей и событий, перенесение действия из страны в страну и чрезвычайно сложное построение.

На всем протяжении «Мельмота Скитальца» идет игра со временем. Она связана, прежде всего, с образом самого Мельмота, возраст которого (около 200 лет) позволяет группировать вокруг него самые разновременные события. Действие романа начинается с поездки осенью 1816 года студента дублинского Тринити колледжа (его окончил сам Метьюрин) к больному дяде. К концу первой главы дядя умирает. Наследнику остается портрет с «живыми глазами» и рукопись англичанина Стентона о событиях 1676-77 гг., происходивших с ним в Испании и Англии. Оригинал портрета оказывается жив и появляется в момент, когда дядя умирает, а племянник читает найденную рукопись. Так Скиталец оказывается в центре повествования, и его характер, демонический, мрачный, романтический, мизантропический и в то же время привлекательный, все полнее вырисовывается перед читателями. Скиталец в совершенстве познал сущность человека, особенно цивилизации; опыт и знания его огромны, и это приводит его к самым мрачным выводам. Он ненавидит и презирает людей. Человеческое общество, по его словам, устроено плохо, жизнь людей злонамеренна и вредна, а смерть ничтожна. Одна из центральных тем романа – любовь Скитальца и Иммали. Эта идеальная, невинно-чистая, романтическая героиня, выросшая на лоне природы, на одном из экзотических островов, – полюбила Скитальца вечной, великой любовью, несмотря на мучения, которые он приносит ей и ее семье. Мельмот тронут чистотой и добротой героини и встречи с ней – это короткие просветы в его безумной и зловещей жизни. Боясь погубить Иммали, Скиталец прилагает все усилия, чтобы расстаться с ней, но судьба вновь и вновь разрушает его намерения. Последняя глава описывает смерть Скитальца: отпечатки ног на песке, смятый терновник, как будто по нему кого-то тащили, след от тела, которое волокли.

Первые отрывки из «Мельмота Скитальца» в русском переводе Николая Александровича Мельгунова появились в 1831 г. в литературной газете «Колокольчик» (1831, № 25) и в журнале «Сын отечества» (1831, №XLIV).

Однако история воздействия «Мельмота Скитальца» началась отнюдь не со времени выхода в свет его русского перевода. Многие знали роман и раньше, читая его в английском подлиннике или, чаще, во французском переводе. К числу таких читателей принадлежал Пушкин, по достоинству оценивший роман Метьюрина задолго до того, как он стал известен в русском переводе 1833 г.

По мнению исследователей творчества Пушкина, поэт впервые прочел «Мельмота Скитальца» во французском переводе не позднее 1823 г. в Одессе и, находясь под сильным впечатлением, упомянул Мельмота в XII строфе третьей главы «Евгения Онегина». Поскольку этот роман в то время был известен в России лишь немногим, Пушкин в особом примечании к «Евгению Онегину» пояснил, что Мельмот – гениальное произведение Матюрина. В письме к А.Н.Раевскому, написанном между 15 и 22 октября 1823 г., он упоминает о «мельмотическом» характере своего адресата, за которым эта литературная романтическая маска прочно закрепилась в кругу друзей и знакомых поэта [Алексеев М.П. 1983: 621].

Эту же маску, близкую в представлении Пушкина, «байроническому» типу, от которого она отличалась, вследствие «демонизма», более ясной мотивировкой разочарованности, озлобленности и скептицизма, примерял и носил, наряду с другими, Евгений Онегин: Скажите, чем он возвратился? Что нам представит он пока? Чем ныне явится? Мельмотом, космополитом, патриотом, Гарольдом, квакером, ханжой, иль маской щегольнет иной? [Пушкин А.С. 2008: 168].

Отзвуки прочтения этого романа в произведениях Пушкина отмечались критиками неоднократно, и существует немало текстовых перекличек; нам же чрезвычайно важно подчеркнуть, что Пушкин заимствует
у Метьюрина демоническую маску его героя и вводит этот художественный элемент, впоследствии ставший нарицательным, в сознание своих героев и в сознание русских читателей.

Еще одним русским писателем, в произведениях которого были подмечены черты сходства с «Мельмотом Скитальцем» Метьюрина, был Н.В. Гоголь. Особенно заметно влияние Метьюрина в повести «Портрет» (1834). Стоит отметить в первую очередь мотив демонического портрета-двойника как основное звено, сближающее повесть Гоголя с «Мельмотом Скитальцем». Как уже упоминалось, герой романа Метьюрина студент Джон Мельмот в 1816 г. обнаруживает в кабинете дяди необыкновенный портрет своего предка и тезки Джона Мельмота, написанный в 1646 г.: Но глаза Джона словно по какому-то волшебству остановились в эту минуту на висевшем на стене портрете, и даже его неискушенному взгляду показалось, что он намного превосходит по мастерству все фамильные портреты, что истлевают на стенах родовых замков… Ни в костюме, ни в наружности его не было ничего абсолютно примечательного, но в глазах его Джон ощутил желание ничего не видеть и невозможность ничего забыть. Знай он стихи Саути, он бы потом не раз повторял эти вот строки: Глаза лишь жили в нем, светившиеся дьявольским огнем. Повинуясь какому-то порыву чувства, мучительного и неодолимого, он приблизился к портрету… [Метьюрин Ч.Р. 1983: 15-16].[1]

В тексте Гоголя находят отклик не только сам сюжет – оживший портрет чудовища – но и отдельные детали, которые можно возвести к этому описанию. Например, портрет ростовщика, написанный мастерской кистью, тоже превосходит фамильные портреты, среди которых его находит Чартков: Это были старые фамильные портреты, потомки которых навряд ли бы отыскались. Почти машинально начал он с одного из них стирать пыль. Он стал нетерпеливо тереть рукою и скоро увидел портрет, на котором ясно видна была мастерская кисть [Гоголь Н.В. 1994: 207].

Другое сходство – описание невыносимого взгляда портрета, его живых глаз. Метьюрин так описывает впечатление, которое портрет произвел на молодого племянника, приехавшего в дом умирающего дяди: Он вздрогнул, повернул назад и тут же, заметив, что глаза портрета, от которых он не мог оторваться, обращены на него, опрометью кинулся назад к постели старика [16].

А вот как передает впечатление от взгляда портрета ростовщика Н.В. Гоголь: …ухватился с жадностью за картину, но вдруг отскочил от нее, пораженный страхом. Темные глаза нарисованного старика глядели так живо и вместе с тем мертвенно, что нельзя было не ощутить испуга. Казалось, в них неизъяснимою силою была удержана часть жизни. Это были не нарисованные, это были живые, человеческие глаза [209]. У Метьюрина умирающий дядя завещает племяннику сжечь картину. У Гоголя сам художник бросает портрет таинственного старика в огонь. Но и у Метьюрина, и у Гоголя оригинал портрета остается живым и является владельцам изображения сквозь запертые двери, что должно свидетельствовать о его демоническом начале. Однако природа их различна. По мнению К.В.Сурковой, Мельмота фактически можно назвать представителем нечистой силы на земле – демоном, который должен достичь своей цели – сломать человеческую личность, бросить ее к ногам дьявола – и когда это произойдет, он освободится от тяжкого бремени существования между жизнью и смертью. Хотя демоническая природа образа ростовщика несомненна, но его назначение и спектр проблем, которые с ним связаны, носят иной характер, нежели те, которые воплотил в своем герое английский писатель. Его функция в произведении заключается в том, чтобы «высветить» или наоборот «оттенить» демонические метаморфозы, происходящие с главными и второстепенными персонажами [Суркова К.В. 2002: 58]. Так Гоголь перенимает ряд элементов художественного текста Метьюрина, которые, в свою очередь, изменяют свою функцию, преобразовываясь в соответствии с новым литературным заданием.

Воздействие «Мельмота Скитальца» отчетливо чувствуется и в ряде русских повестей 30-х и 40-х годов Н.А.Мельгунова, М.Н.Загоскина, В.Ф.Одоевского и других авторов, которые, однако, постепенно модифицируются в образцы травестирования готической традиции. Связано это с высокой степенью клишированности готических романов, с их кочующими ситуациями и конфликтами, что порождало огромное количество коммерческих, шаблонных подделок. Поэтому возникает широкое поле для травестии и критики; последняя же начинает отзываться о готике в целом как об огорчительном факте, не достойном внимания образованного и уважающего себя человека. Предполагалось, что интеллектуальная публика должна была вовремя переключиться на Вальтера Скотта и Купера. Не успевшие переориентироваться рисковали оказаться в одной обойме с дремучими помещиками, покупавшими романы о привидениях вместе с «Наставлениями о пчеловодстве и коневодстве».

Итак, архаизация жанра приводит к травестии. Одним из таких образцов был рассказ Н.А.Мельгунова (1804-1867), разностороннего деятеля русской культуры 1830-1860-х годов, который приобрел известность как писатель, публицист и переводчик. Как беллетрист Мельгунов был известен своими повестями и путевыми очерками. Повесть «Кто же он?», одно из первых художественных произведений писателя, впервые появилась в 1831 году на страницах журнала Н.И.Надеждина «Телескоп» (ч.3, №№10-12). В 1834 г. это сочинение было включено в двухтомник Мельгунова «Рассказы о былом и небывалом».

В научной литературе уже отмечена бесспорная близость повести Мельгунова и романа Метьюрина. Здесь нужно подчеркнуть, что именно Н.А.Мельгунов был первым автором перевода «Мельмота Скитальца» на русский язык, издание которого вышло в свет в России в 1834 году. Можно высказать догадку, что и само заглавие мельгуновской повести было подсказано произведением английского автора: так, в эпизоде свадьбы доньи Инее [«Мельмот Скиталец». Кн.1. гл.3] гости, пораженные странным поведением и демоническим взглядом Мельмота, в смятении повторяют: «Кто же он? Кто?».

Само сюжетное построение рассказа явно демонстрирует связь с конкретным источником. Вот оно вкратце: герой повести, от имени которого ведется повествование, год назад лишился друга, а теперь встречает странного незнакомца, точь-в-точь похожего на своего умершего товарища. Покойный был славным человеком, недаром он при жизни был тайным возлюбленным молоденькой Глафиры Линдиной, дочери богатых родителей, от которых она тщательно скрывала свои чувства. К тому же незнакомец по имени Вашиадан носил на руке перстень, который когда-то красовался на руке покойного друга. В довершение ко всему прочему, Вашиадан имел явные гипнотические способности, которые в конце концов сыграли роковую роль в судьбе Глафиры и ее родителей. Так, загипнотизировав окружающих взглядом, Вашиадан однажды выкрал Глафиру на глазах у ее обездвиженных родителей и увез в неизвестном направлении. Он привез ее в необычный дом, где признался в любви и добился от нее взаимности. Однако ровно через год, в очередную годовщину смерти ее покойного друга, за Вашиаданом пришли «чудные служители», и со словами «Срок минул! – к расплате!..» куда-то утащили ее избранника. В тот же миг исчезли дом и его обитатели, а Глафира оказалась посреди лесного бора, где ее по счастливой случайности нашел наш герой-рассказчик. Спустя некоторое время она умерла, а факт происхождения странного Вашиадана остался для всех загадкой.

В первую очередь обращает на себя внимание сходство таинственного Вашиадана с Мельмотом Скитальцем. В их портретной характеристике подчеркивается суровость и некие сверхъестественные черты внешнего облика, отличающие их от других людей.

Сравним:

У Метьюрина: …но все же в его облике чувствовалось что-то неуловимо чужое, заставлявшее тех, кто видел его впервые, считать его иностранцем. Резкое отличие его от обычных людей составляли лишь его сверкающие глаза, горевшие нестерпимым блеском; казалось, что они мечут молнии и от них нет защиты [79].

У Мельгунова: Помню, как это же лицо мелькнуло и на аукционе, как те же глаза, пламенные и неподвижные, были и тогда устремлены на меня. Страшно при одной мысли. Не дай бог встретиться мне опять с этими взорами! Мне кажется, я их не вынесу! [Мельгунов Н.А. 1989: 82].

Однако у Мельгунова связь с постепенно архаизирующейся традицией описания демонических героев становится предметом игры. Неслучайно Вашиадан, чтобы прикрыть свой сверкающий взгляд, носит фиолетовые очки. Когда же он их снимает, впечатлительная Глафира падает в обморок. Напуганные реакцией дочери, ее родители рассуждают:

- Знаете ли, - промолвила таинственно Марья Васильевна, - знаете ли, отчего, я думаю, больна моя Глафира?

- Отчего?

- Ее сглазили!

  Я не мог не улыбнуться при таком объяснении ее болезни.

- Вы смеетесь? – продолжала Линдина с укоризной, - но я совершенно тому верю.

- И я не вовсе отвергаю возможности магнетического действия глаз на людей и животных, - отвечал я. – Между прочим, мне сказывали об одном человеке простого звания, который носил зонтик на глазах единственно из боязни причинить вред своим взором…

- Ваш пример еще более подтверждает мою догадку. Мне кажется, что Вашиадан носит фиолетовые очки из той же предосторожности. Когда он снял их, Глафира тотчас упала в обморок. Но я умыла ее святой водой и надеюсь, что болезнь скоро пройдет [Мельгунов Н.А. 1989: 83].

Главное в описании – это, конечно же, не суеверия (святая вода от сглаза или происки домовых), а ироническое, пародийное снижение готического мотива (в данном случае, фиолетовые очки или зонтики на глазах, чтобы прикрыть огненный взор, столь важный в описании главного героя Метьюрина).

Следует отметить, что мотив сверкающих глаз довольно традиционен для готических романов, и единственная их общность не свидетельствовала бы об ориентации Мельгунова на роман Метьюрина, если бы аналогия не простиралась на центральную часть повести – любовь Вашиадана к Глафире и дальнейшее ее похищение. Это так напоминает любовь Мельмота и Иммали-Исидоры и их страдания во имя любви. Так, Метьюрин постоянно подчеркивает естественность и прямоту своей героини, которые и превращали непринужденность в грацию и придавали особую выразительность каждому ее восклицанию, рядом с которыми приглаженные речи окружающих казались какими-то ничтожными [322].

И как похожа на нее героиня Мельгунова Глафира, для которой притворство было искусством.

В обоих случаях чистота и невинность Иммали и Глафиры становятся дополнительным стимулом к сближению произведений. Тем не менее, традиционно «готическое» сюжетное обрамление в отношениях героев Метьюрина явно претерпевает модификацию в повести Мельгунова. Так, Мельмот и Иммали встречаются на цветущем острове где-то в Индийском океане и только отдаленный рокот океана предсказывает будущие коллизии в их отношениях. Когда же оба понимают, что любят друг друга, рокот океана нарастал, и под мощными сводами баньянов, раскинувших свои вековые корни меньше чем в пятистах метрах от того места, где стояла Иммали, эхом отдавался глубокий и какой-то потусторонний гул приближавшейся бури… Самым ничтожным звуком, какой только она могла послать с земли, воздуха или воды, природа возвещала детям своим беду [308].

Встреча Глафиры и Вашиадана в повести Мельгунова строится на гротескном контрасте реальной действительности и «готического поведения» его героев: встреча происходит на аукционе, где по желанию Глафиры ее отец пытается приобрести таинственный перстень с изображением ее умершего возлюбленного, но появление не менее таинственного Вашиадана, который надбавляет цену, помешало ему в этом. Сравним: Зрители онемели от удивления; глубокое, продолжительное молчание последовало за страшным вызовом к аукционному бою. О Глафире и говорить нечего: внезапный страх овладел ею; бледная и безмолвная, она устремила на отца глаза свои, коими умоляла его не уступать противнику драгоценного ей перстня. Я решился было войти с дерзким невидимкою в торговое состязание и заставить его отказаться от добычи; но кончено: роковой молот ударил в третий раз. Вдруг Глафира помертвела и тихо опустилась мне на руки. Этот удар, казалось, решил судьбу ее жизни [Мельгунов Н.А. 1989: 92].

В парадоксально перевернутом виде здесь предстает один из главных готических элементов – предсказание будущего героев, поскольку удар аукционного молота в роли рока судьбы дополняет и без того бутафорский характер повести. При этом искренняя любовь Глафиры к Вашиадану является ложной, поскольку любит она своего покойного друга, а не Вашиадана, принявшего его облик. Любопытно, что характерный для Метьюрина мотив семейного портрета, призванный приоткрыть тайну, также модифицируется у Мельгунова в перстень и выполняет абсолютно противоположную функцию. Таинственный перстень с изображением возлюбленного Глафиры служит Вашиадану приманкой для ее похищения и обольщения, в основе которых также лежит обман: увидев перстень, Глафира вверилась хищным объятиям мнимого друга, блаженствуя в своем гибельном заблуждении [Мельгунов Н.А. 1989:93].

Можно высказать предположение, что ассоциативная цепь тянется и к другим сюжетным ситуациям. Так, например, героев роднит некая странность с возрастом: Мельмоту уже более 150 лет, а Вашиадану – хотя лишь за 60, но при этом он выглядит чрезвычайно молодо, к досаде отца Глафиры, знавшего его тому назад лет тридцать и с завистью произнесшего: Чудак нисколько не переменился, между тем как я успел уже состариться [МельгуновН.А. 1989: 87].Долголетие Мельмота объяснимо, ведь в романе Метьюрина дается четкое объяснение данного факта: герой пытался проникнуть в тайны науки, за что и пострадал - продал душу дьяволу и вынужден много лет скитаться по свету в поисках человека, который поменялся бы с ним местами. Мельгунов же вполне сознательно подсказывает читателю ассоциации между собственным героем Вашиаданом и персонажами популярнейших «фантастических» произведений – Мельмотом, Вампиром, Мефистофелем, женихом-призраком, Агасфером, имена которых прямо называются в постскриптуме повести. Возникающие аналогии, казалось бы, должны помочь уяснить природу и причину долголетия Вашиадана, но окончательного отождествления героя с каким-либо из названных персонажей так и не происходит. Автор словно играет с таинственным сюжетом, ведь история призрака остается без объяснений, а рассказ обрывается перед ожидаемым разрешением загадки. Применяя такой травестийный прием двойной мистификации, Мельгунов, в отличие от Метьюрина, оставляет читателю «естественное» объяснение в импровизированном диалоге с читателем в постскриптуме с припиской «Для немногих»,не вошедшем в состав самой повести:

- Мечты, мечты! Но вы сами им верите. Полноте притворяться; скажите откровенно: кто ж этот Вашиадан? Не чародей ли в союзе с дьяволом?

- Теперь не средние века!

- Ну, так вампир?

- Он не сосал крови.

- Ну. Воплотившийся демон, посланный на срок; ну, словом, пришелец с того света?

- Не помню, чтоб от него отзывалось серой.

- Да – кто же он?

- Не знаю, отгадывайте [Мельгунов Н.А. 1989:110].

Думается, что приведенные выше фрагменты могут с большой степенью вероятности говорить о прямых и опосредованных связях между романом Метьюрина «Мельмот Скиталец» и повестью Мельгунова «Кто же он?», более того, многие мотивы и повествовательная техника фундаментального романа Метьюрина усваиваются и модифицируются сочинением Мельгунова, создавая при этом новые образы и новые традиции. Таким образом, мимо «Мельмота Скитальца» не прошли и отдали ему дань крупнейшие писатели 19 века – Пушкин, Гоголь и множество их современников, что привело к порождению новых сюжетов и текстов, ставших литературной реальностью.

Литература
 

1.       Алексеев М.П. 1983 – Ч.Р.Метьюрин и его «Мельмот Скиталец». Метьюрин Ч.Р. Мельмот Скиталец. 1983. Москва: Наука. 531-638.

2.      Вацуро В.Э. 2002 – Готический роман в России. Москва: Новое литературное обозрение. 543.

3.      Гоголь Н.В. 1994 – Портрет. Собрание сочинений в 9 томах. Том 3.Москва: Русская книга. 423.

4.      Мельгунов Н.А. 1989 – Кто же он. Русская романтическая новелла. Москва: Художественная литература. 78-110.

5.      Метьюрин Ч.Р. 1983 – Мельмот Скиталец. Москва: Наука. 530.

6.      Пушкин А.С. 2008 – Евгений Онегин. Стихотворения. Поэмы. Москва: Альта-принт. 447.

7.      Суркова К.В. 2002 – «Мельмот Скиталец» Ч.Р.Метьюрина и «Портрет» Н.В.Гоголя: проблема традиций. Филология в системе нового университетского образования. Вып.5. Москва, 55-58.