Живопись М.И. Покрашенко: опыт эмоционального познания

Михаил Иванович Покрашенко (1947-2021) – художник из города Волжский. Его творчество, наряду с иными образцами культуры, стало областью рационально-чувственного пересечения, воплотившегося в книгу автора «О мечтательной ипостаси нашего разума», частью текста которой данный материал и является. Книга посвящена памяти художника, умершего в год её выхода. 

Расскажу сейчас о художнике, которого я хорошо знал лично и чьи полотна весьма и весьма люблю/ценю. 

Вы только представьте себе, каковы будут мысли/чувства человека, если родился и вырос он среди лесов и рек, среди сопок и долин Хабаровского края, если позже учился он живописи в Иркутстком училище, опять же природа девственная – вот она! Всегда среди неё он… ею – дивной! – всегда он дышит, она – самое его любимое, самое понятное, самое родное… – и вот оказывается он в нашем степном заволжском краю, поселяют его где в девятиэтажку, в комнатушку, из окна которой открывается вид на плоские чёрные, битумом залитые,  крыши пятиэтажек…  меж ними – серая гудроновая кошма автодорог, тротуаров… – да, очень тягостно было на душе у Михаила Покрашенко, когда пришлось ему по воле обстоятельств оказаться в нашем, не очень-то живописном, городе Волжском. А ещё эти вот, сразу за городом – в бескрайность простирающиеся полынно-типчаковые степи… –полупустыней именуют их географы. 

Но, знаете, в удручении духа тот, кто по природе своей поэт, не будет он нескончаемо долго – обречённо! – пребывать. Прекрасное – оно ведь живёт всегда и везде. Вот как сказал нам об этом персидский поэт Саади: «Все земли ничто перед тобою, пустыня!» 

Какая же проникновеннейшая эта мысль Саади – про исключительную власть Пустыни над нашим сознанием! На глубочайшую тайну нашей психики указал поэт этой своей стихотворной – парадоксальной! – строчкой. В землях, где Жизнь – как бы ни было человеку в них/в ней – горько ли, счастливо ли, – 

только если он не бесчувственен, если способен он к воображению о возможном, если он не задавлен вконец трудом – что бы ни чувствовал он – смутной тенью мысль о смерти является/промелькивает в его сознании. Нет, не помрачается, не обессиливается дух человека через это всегдашнее присутствие в его сознании мысли о близкой, всегда возможной своей – и всего, и всех! – смерти. Мысли о самом непонятном – о самом невероятном! – об уходе из жизни… – нет, о бесследном исчезновении жизни, мысли о небытие… – из этих страшных мыслей – из тёмного кошмара этих мыслей! – острейшие все наши влечения к свету жизни – ко всем её ликам, ко всем её проявлениям. И самые достойные, самые высокие из всех этих порываний к жизни суть те, которые порывания творческие. Наперекор пустыне, наперекор небытию,  наперекор страшному Ничто рождается в уме/душе художника нечто новое, которое всецело организовано из материала подручной жизни, но только по исключительно его личному усмотрению и по его личной потребности. Оговоримся здесь, что под художеством следует, разумеется, понимать не только собственно художественное творчество, но и всякую преобразующую деятельность человека, направление/цель которой – сохранение и совершенствование всего сущего. И совсем не обязательно, чтоб была эта деятельность совсем уж какая-нибудь масштабная там или ещё сверхумная что ли какая – нет, любовно обихоженная тобой земля, любовно построенный тобою дом, любовное чувство к твоим близким, забота о них… – разве это не есть художество твоей жизни, разве чего ещё другого нужно тебе для радости/счастья?!  

Взгляните на автопортрет Михаила Покрашенко. Его лицо обращено к нам в треть оборота. Почему это именно так, вы про это сразу уже что-то поняли, да? И не сомневайтесь вы в этом своём понимании! Ведь и этот взгляд на нас через плечо, а ещё и странная такая несовременность этого лица, а главное, выражение глаз этого художника – во всём этом ясно читается вопрос Мастера, с каким он обращается ко всем нам: «Сможешь ли ты вести дело своей жизни так, как вёл его я? А вёл его я, как ты видишь на моих полотнах, всегда стремясь запечатлеть в красках единственно то, что представлялось мне глубоко потребным душе человека: красоту природы, красоту содеянного человеком (но вовсе не всего содеянного им!), красоту его мечтаний». 

Нет, не затевайтесь вы с обвинением Михаила Покрашенко в высокомерии, надменности: злое и пошлое будет это ваше такое прочтение его автопортрета. У этого Мастера есть все основания – если бы только видели вы все его картины! если бы только могли вы увидеть, услышать его самого! – вы определённо бы поняли – да, что есть у него основания – право есть у него! – учить/наставлять нас, как жить/творить – это чтоб было у нас, получалось у нас – и прекрасно, и умно, и нравственно, – чтоб получалось у нас с нашей жизнью сколь можно – это посчастливее чтоб! 

Мне рассказывал этот художник, как из ошеломлённости своего сознания – это в самое первое-то время его появления в наших краях – стал он приходить понемногу в себя: стал замечать он вокруг себя то, на что откликалась – уже не протестно! – его душа. 

Пустынные, рыжие наши степи… – уже в конце мая и во всё долгое здешнее лето будут они такими. И этот ещё самый край заволжских степей – высокий, крутой, весь в жухлой полыни, склон; местами же где – охристая обнажённая глина резких обрывов… – Ахтуба, рукав могучей Волги, несёт свои зеленоватые воды мимо этого края безжизненной земли в далёкий Каспий… 

Мреет в зное голая степь; посвистывают суслики, застывши столбушками возле своих норок; змеи, свернувшись кольцами, дремлют на солнцепёках… – нет, нет! – и здесь можно набрести, это по низинам если, на удивительно – прекрасно! – живое: вот он, перед вами – высокий, колючий серый уродец с соцветием малиновых головок – да, на чертополох можете  вы здесь набрести. Со дня встречи с этим чудным, диковатого вида цветком и случилось Михаилу Покрашенко почувствовать/понять, что из совсем немного живого – живого наперекор всему! – можно много чего – твоей душой, твоим умом, твоим талантом – создать/сотворить! 

И началось – пошло, пошло! – преображение нашей полупустыни и нашего не очень-то казистого города в уникальное – такое откровенно личное, в такое безоглядное – это на кого чтоб там да на что! – пошло преображение всего нашего в художество. Художество фантастическое, сказочное, аллегорическое. Но при всей  необычности художественного письма этого мастера, его картины  прочитываются/понимаются нашим чувством… – да, как реальность нашего – подлинно нашего! – духовного мира. 

Знаете, пусть кто-то там почему-то – да бросьте вы: известно почему! – забыл кто себя настоящего, изначального – очень возможно, что очнётся он, в себя самого истинного то есть придёт он, если случится ему увидеть живописные полотна Михаила Покрашенко. 

Первое художественное претворение серого нашего степного однообразия в сильное – эпического прямо-таки тона! – поэтическое, на которое вы смотрели бы да смотрели – восхищенно, заворожено! – это полотно, названное художником «Возвращение с пастбищ». 

(Темо-мотивно созвучно этой картине ещё то полотно, которое – « На волжских буграх»). 

Пастбища?! Да где же они здесь, это у нас-то, степняков?! А есть же вот – есть они! Пусть скудные какие там эти пастбища, но ведь пасутся же на них, находят прокорм какой себе вон те – вы ведь разглядели их? – за старухой к дому бредущие коровёнки. Дух этот тёплый коровий; шорох, постук глухой их копытец по пыли живой земли; милый этот их жалобный мык… – вы уловили сейчас через это всё – дыхание старой-престарой – чистой, мирной, вечной – прекрасной органической жизни? 

Органическое – каким бы скудным ни было оно, его присутствие в нашей жизни, его спокойное, неизменно-ровное дыхание есть доброе напоминание всем нам, идущим… – всем, кто в пути неизвестно куда, –напоминание об истинном, верном, всё длящемся и длящемся – и это совершенно неизменно так! – существовании всего естественно-природного. 

Как страстно любит Михаил Покрашенко всё это Природное! Смотрите, как он кистью своей всё живое делает еще более живым: пишет он его так, что оно – пусть и немо, но совершенно ведь внятно! – начинает всё это живое говорить/сказывать нам о  себе: о себе извечном, о себе нескончаемом. 

Полыхают на буграх дикие дебри чертополоха; светится чистое жёлтое пламя заката; угрюмое вороньё кружится, мечется в пустынном небе, выглядывая место себе для ночлега… А эти ещё домишки вон там, за старыми вётлами, –разглядели вы их? Называлось это сельцо Безродным. Только какое же оно Безродное, когда всё, что было там, в этом сельце – оно спускалось с середины нашего степного бугра к берегу затона, с Ахтубинской, прозрачной до самого дна, водой – всё было тебе здесь бесконечно родным: и огородишки, и садочки, и хлевушки, и птичники, а где ещё и голубятни с высоченными шестами-насестами, и лодки эти плоскодонные – их множество тут было по берегу затона… 

И всё это наше, здешнее которое, –Ахтубинские эти берега; степь эта наша, с колкими её травами, с сухими бурьянами; глубокие овраги, балки все эти наши; клёкот яркий синегалок, свиристенье сумасшедше-стремительных ласточек – каким родным всё это стало душе Михаила Покрашенко! 

И смотрите – смотрите же! – как искусно, с каким умным – с каким живым! – чувством сумел он рассказать нам о нашей – да, дивно живой! – земле. 

Но есть на земле живой – это на той, которая существует сама-по-себе, которая  есть, значит, земля девственная, – много есть на этой земле того, что создано – и всё дальше, и всё грандиознее! – продолжает создаваться человеком. Обобщенно всё это наше разнообразное искусственное именуется Второй Природой (выше у нас уже говорилось, что термин этот был введён в употреблении Фр. Шиллером). Через всё это, созданное нами, жизнь всех нас становится всё комфортнее и комфортнее. То есть мы уже пришли (come) в укрепление, в крепость (fort) удобств и всё лучше, всё роскошнее продолжаем обустраиваться в этом нашем добротном железобетонном обиталище. В этом обиталище нам очень уютно: нам здесь покойно, стерильно-чисто и совсем не голодно. 

Но – видим мы вот, что есть среди нас некоторые такие, кому как-то очень даже не по душе всё это-то, которое великим трудом/умом многомиллионной массой людей создаётся и создаётся – это по всей -то нашей ( и тамошней тоже) земле. 

Ну, вы взгляните вот на картину Михаила Покрашенко, название которой – «Волжская нахаловка». 

Как часто бывает у этого художника, когда он стремится яснее –  нам чтоб понятнее было! – высказать свою мысль о концептуальном, мировоззренческиважном для него,– как он предельно упрощает спектр красок своей палитры! Вот и здесь, в случае с «Нахаловкой», художник использовал только четыре краски: тускло-синюю, серую, чёрную и белую – причём первые три по тону своему – они очень близкие между собой. И через эту предельную  сумрачную однотональность красок всё наше внимание непременно будет сосредоточено на уяснении идеи-чувства этого полотна. Да, ведь чтоб радоваться какому-либо живописному – это в смысле красочному, здоровому, жизнерадостному очень чтоб такому – нет тут ничего подобного и в помине. Тут, у Покрашенко, всё совсем даже и наоборот! 

Что там – на этом полотне? А эти вот, почерневшие от старости, деревянные столбы со срезанными уже проводами. Той деревушки, куда когдато подавали свет, Верхней Ахтубы той, –давно её уже нет. Она потихоньку совсем обезлюдела, понемногу порушилась до основания. Спрашиваете, куда народ  подевался? А – кто куда. Кто перебрался в дома, что вон там на горе. Кто подался в края другие – это кто помоложе был да посмелее. А старики – те, понятно, куда ушли они все.  

Так вот эти черные, покосившиеся столбушки – стоят они крестами памяти исчезнувшей, подгорной той, деревушке. Говорят, основана была она ещё при Екатерине II. Население её должно было шелководством заниматься. 

Дело это не больно как-то наладилось тут, и народец, свезённый сюда, со временем нашёл сам себе, чем ему заняться/кормиться. Рядом с шелковицами насадили яблонь, груш, вишен; обзавелись коровками, овечками, домашней птицей; домов понастроили саманных… А на краю села был мужской монастырь. Там у монахов, по ихнему подворью, разгуливали медленным шагом надменные павлины, о чём-то важном для них самих переговаривались между собой они. 

Звонили в положенное время дня в колокола местной церквушки…  

Жизнь многих поколений прошла – совсем мало сколько меняясь – под этим нашим бугром на берегах большого, давно уже высохшего, бесследно пропавшего, Верхнеахтубинского ерика.  

Никаких признаков прежней жизни не найти нам здесь сейчас. 

А на пустынном сухом бугре – и во все стороны от него, подальше в степь, – поднялся молодой каменный город. 

В этом городе всё устроено в соответствии с нашими насущнейшими запросами. У нас теперь есть…– чего только нет у нас с вами! К нашим услугам – водопровод, электричество, канализация, мусоропровод, лифты, пожарная сигнализация, телефонная связь, кабельное телевидение, продуктовые и промтоварные магазины, аптеки, больницы, личный и общественный транспорт… 

Дорогой Михаил Иванович Покрашенко! Скажите-ка нам, вы всеми этими благами сами-то пользуетесь? И что, вам всего этого мало, что ли? Объясните нам, откуда это в вас – такое странное движение души, чтоб резко так вот исказить своею кистью облик нашего замечательного города? Да, с чего это у вас на полотне не наши эти все добротные, стройные высотки, а тесная эта вот толпа кривоватых, мутных призраков, отдалённо только похожих на человеческое-то жильё? И ещё дальше пойдём мы спрашивать у вас: домики эти вот, по склону бугра которые, на вашем этом полотне «Нахаловка», – они вам что, милы очень? А чем именно-то, скажите нам про то! И эти вот дымы из печных труб домишек …– а знаете, мы, наверное подчинились сейчас обаянию вашей картины! – с какой весёлой, лёгкой силой эти дымы вздымаются у вас, Михаил Иванович, в небо! Нам от них дышать даже стало сейчас как-то…не буднично, что ли?! Будто б задышали мы, глядя на ваше это полотно, давно уже нами забытым и так счастливо сейчас ожившим в нас: да, вечно живым духом родного дома дышать бы да дышать нам всегда! И этот бы ещё слышать нам запах мёрзлого белья, что та вон тётка во дворе снимает с верёвки. Скажите, читающие эти строчки, а петушка с курочкой вы разглядели на белом том снегу? Как бодро, победительно кричит он там на всю округу! И ещё вот, послушайте, вы могли бы объяснить, почему вас так трогает вид этих ветхих, кривеньких досок огорожи? В них что – тихость, кротость, какая-то видится вам? Они будто бы почти задаром, по своей собственной охоте как-то встали здесь вокруг этих домишек? От всего устроенного здесь жилья – впечатление нечаянной радости, какая случается тебе, когда в лесу набредаешь ты на тихую, в прекрасном сне живущую семейку грибков. 

Нет, Михаил Иванович, не обижаемся, не сердимся мы на вас за это вот полотно, которое «Нахаловка». Нет, не недоумеваем мы, что комфортное наше городское таким неприглядным представили вы его – это в сравнении-то с этой вот бедной, можно сказать, прямо-таки нищенской, но… но такой ведь миложивой «Нахаловкой»! 

Как не вспомнить сейчас высказывание французского литературного критика Сент-Бёва: «Какое это счастье – родиться, жить и умереть в своём собственном доме!» 

А про Михаила Ивановича Покрашенко вспомним сейчас то, что говорил он своим ученикам в нашей городской изостудии – это в пояснение своего особенного видения мира: «У меня есть большой недостаток: я – художник». Почему про себя так покаянно – вроде бы! – сказал Михаил Иванович? Так ведь из долгого опыта своей жизни уяснил он всегдашнее иронично-критическое – снисходительное! – отношение массового сугубо, значит, делового человека к тем, кто очень склонен предаваться всяким там этим «лирическим грезиньям»: праздномысленники, мол, они, на нас которые непохожие очень! Ладно, тогда и мы в свою очередь усмешливо, разъясняющее напомним всем этим, всецело поглощённым практическим осуществлением своей жизни, ну прямо-таки азбучную истину, про искусство, –истину, суть которой заключается в том, что художник (а не профи, не спец!) – это человек, который вечно неудовлетворён тем, что на сегодня реально достигнуто, и весь устремлён в ту прозреваемую им – потенциально возможную! – действительность, когда/гдебудет/сумеет он находить – наконец-то! – великое утоление запросам своей души, – этой самой то есть мечтательной ипостаси нашего разума. А покуда нет у нас реально этой идеальной действительности, тот, кто не может – никак не может, да! – без неё существовать, будет он создавать художественный образ – прообраз! – той томящей и томящей нас действительности. 

А Вот перед нами полотно М. И. Покрашенко «Остров Зелёный весной». Этот остров лежит между Волгой и  Ахтубой и тянется он от наших мест до самого Каспия. И весь он – в дубовых, ольховых, тополёвых лесах, в ивняковых, камышовых зарослях. Встречаются здесь и шелковицы, и вязы, и ясени. А ещё не редкость здесь фруктовые деревья. Среди лесов – луга, луга…Петлистые несчётные ерики, озёра, ставочки. Земля – почти везде глубокий чернозём. По берегам рек – широкие, яркие пески. Зверья, рыбы, птицы здесь – прорва! Но смотрите: ведь Михаилу Покрашенко почему-то и этого великого – такого живого! – богатства…– мало, мало ему, да! Ну, это с М. Покрашенко, может, потому здесь так, что остров Зелёный видится ему с самого его начального края. А ещё, заметьте, с того бугра, в полукилометре от которого стоят первые здания нашего города. Только – скажем про то ещё раз! – на что и откуда бы ни смотрел художник, – будет он любое действительное преобразовывать так и в такое, каким оно видится его – именно его! – уму/душе. 

Что могли бы увидеть мы, если бы случилось нам оказаться в самом же том месте, с которого захотелось Михаилу Покрашенко увидеть/вообразить в памяти вид въезда в наш Волжский и ближайшие к нему окрестности? А то, что годами и годами видим мы, почти совсем всегда бесчувственными оставаясь ко всей этой тусклой невзрачности. – Вот он, этот лысый склон крутого взгорка, по глинистому верху которого – неухоженный, одичалый скверик, где сохнут, никак не исчахнут вконец, мелколистные серые вязы, кривенькие старушкиакации; за этим сквером виднеется тяжёлый колонный фасад политехникума; в сторону въезда в город – скучная, казённого облика коробка здания, где когда- то располагалось управление строительством; по низу голого бугра – дорожный спуск к мосту из щербатых бетонных плит; по обе стороны моста – ограда из ржавого, жёлтой грязью заляпанного, железа; грузовики, автобусы, разнокалиберные «легковушки» – нескончаемый, надсадно ревущий, угарно чадящий их поток; садовые участочки здесь все они какие-то кособокие, с кургузыми  серыми  домишками… – Ну, вот, пожалуй, и всё, что можно увидеть с обочины дороги, идущей в город со стороны шлюзов гидростанции. Только, конечно, увидеть всё это можно именно так, как про то сказано было сейчас вот у нас, – это при условии, если вы не из числа тех, кто коллективно- умно придумал самый главный местный наш «слоган»: «Волжский – город твоей судьбы!» Эти казённые мудрецы –они такие всегда и во всём патриоты, что взяли да и переименовали – для/ради осторожности!–картину М. Покрашенко «Волжская нахаловка» в «Волжскую находку»! Молодцы! какие же вы оглядчивые умницы, господа чиновнички! 

Н-н-да… Так вот, если мы видим всё то, что нас окружает, именно так, как оно есть на самом-то деле, а не так, как побуждают нас видеть наше реальное штатные – такие категоричные! – мастера-ретушевщики, – тогда будем же мы нежнейше благодарны тем, кто своей талантливой – мечтательной! – кистью даёт нам возможность увидеть ту действительность, в которой нам хотелось бы быть…и которая – давайте будем верить в то! – станет когда-нибудь нашей подлинно-живой реальностью. Станет то есть миром, где всё будет устроено по образу всего естественно-природного: ведь никакого другого понимания прекрасного в уме/душе здавомыслящего, здравочувствующего человека никак и не может-то быть. Тот будущий мир станет миром исключительно одухотворённым : в том мире всё творимое нами будет удаваться нам – всегда! – по образам всех наших мечтаний. Это будет мир, где во всём внешнем будем мы видеть/чувствовать себя самих,– бескорыстно, свободно творящих – счастливых! – созидателей разнообразнейшей идеальной вещности. Именно эту, сокровенно грезящуюся нам действительность и видим мы на полотне Михаила Покрашенко « Остров Зелёный весной».Мне вспомнилось сейчас, как я стоял в выставочном зале перед этой картиной и всё дивился да дивился–и восхищённо смеялся на неё! – от неожиданной радости смеялся – и как подошёл ко мне тогда простецкого вида дядька какой-то и вдруг взахлёб заговорил об этом полотне: «Гениально, а?! Я ведь вид этот прескучный знаю наизусть издавна уже. А Покрашенко – будто новое какое зрение мне дал… Ну, гениально же у него здесь всё на картине! Согласны вы, что просто чудо вышло у него здесь – это из нашей-то серой скучищи! Всем бы нам уметь так видеть:  куда бы веселее, легче жить-то было бы всем нам тогда!» 

Да, да, согласны мы, что весело, радостно – утешительно! – видеть нам на этом полотне и эти вот, невиданного, фантастического прямо-таки роста, маргаритки;и эти, до самого неба поднявшиеся, – вознёсшиеся над всем, что ни на есть на свете, чудо-деревья – все– все в голубых анемонах, ромашках, георгинах… А среди светлых этих цветов – голубые пчёлки и бабочки- лимонницы; и, тоже голубые, – то ли наши это сороки, то ли кукушки, – а может, и жар-птицы – синими ставшие это теперь-то… у Михаила Покрашенко… А вот гнездо с птенцами в ветвях деревьев-гигантов; а над этим милым, таким уютным гнёздышком – мать этих птенчиков–с голубым червячком в клюве, – зависла на мгновение она там, трепеща своими прозрачно-голубыми стрекозьими крыльями. А эти вот ещё зелёно-голубые рыбы, – с хребтовыми  плавниками, веерами вставшими над водной гладью. А в окруженьи этих рыб – такого задумчивого и доброго ещё такого вида рыб – кораблик, с ниточкой зелёного, вьющегося из трубы, дымка. И эти вот ещё, на лавках катерка, все покойного такого вида фигурки пассажиров: одни из них – нежного цвета одуванчика, другие – цвета кротких головок клевера. 

А ещё смотрите: какое знаменательное, а может, даже прямо-таки и пророческое ,сделалось здесь, в картине М. Покрашенко, –сознательно? нечаянно ли? – это-то вот преображение многого, нами не очень-то складно содеянного,в безусловно прекрасное – ну, которое … совершенно ведь подстать всему естественно-прекрасному, – всему то есть великому, вечному Природному! – Скажите, вы узнали в тех вон светлых , с тонкими колоннами , беседках , здания управления строительством и техникума? Да, согласен с вами : наверное, и сам воодушевлённый этот мечтатель-реалист, Жак Фреско, мог бы восхититься архитектурными такими вот очень и очень прочеловеческими проектами! – творимыми кистью, то есть умом и душой! – Михаила Покрашенко. Так ведь и всё – смотрите! – у этого художника, что есть у нас там неживое ,далеко не совершенное, в его картине этой , – как оно претворено – чудесно! – во всё всегда нам бесконечно милое. Мост там этот у Покрашенко— он встал над речкой, будто б сам он захотел того : тонкий , красивой дужкой перекинулся он с берега на берег : по нраву ,видно , ему это – чтоб машиныбукашки и автобусы-жучки сновали по нему – совсем не шумно и невесомо : кто там – на остров , а кто другой – с него зачем-то … И уже нигде здесь нет никаких этих самых садовых лачужек : вместо них, у подножий деревьевгигантов – что-то голубое там , похожее на покойные , прохладные такие вот фанзочки. А подле одной из них – не тётка с тяпкой , согбенная над грядкой , а забавный , весёлый такой бездельник – пускает он зачем-то в небо высоченный фонтан голубой воды. 

Голубая, с толикой зелёного, грёза Михаила Покрашенко: нескончаемое  мечтание это о том мире, когда… –а все и во все времена, кто по натуре своей поэт, –влекутся они к тому будущему миру, когда человечество «перестанет достигать и начнёт пользоваться достигнутым» (Владимир Одоевский). 

Но – не затоскуем ли мы в том неподвижно-прекрасном  мире?  

– Господи, нашли об чём задумываться вы! Давайте идти будем да идти мы в сторону так ясно понятного  нам – так сильно влекущего нас! – счастья. А там… –в предалёком этом нашем будущем – там видно станет – уже потомкам этим нашим – что и как им должно будет с ихним миром и самими собою делать. 

Но согласитесь: следует, конечно, всегда и сомневаться во всём нами затеваемом, – это чтоб не действовать с безудержной решимостью: ведь в случае такого рвения, такой оголтелости, знаем мы – такого можно будет наворотить, что…– не простится никогда никому такое-то. Но это здесь сейчас мы про тех преобразователей мира, которые предельные фантасты, но в тоже время – это и практики из практиков, циничнейшие то есть реалисты. 

Те же фантасты, которые с очень и очень душой, – они часто весьма недоверчивы к тому, что удаётся им содеять в области различного художественного… И даже когда их художественное выходит у них оно презамечательно, – они сомневаются тогда уже не в себе, не в своем таланте: они…они сомневаются в нас с вами – и это всегда так! Сомневаются потому, что тонко очень понимают/чувствуют, сколько в жизни есть тех, кто на стороне духа, и сколько всех тех, кто крепче или менее в плену своей плоти. 

Вы всмотритесь-ка вот в грустный автопортрет Михаила Покрашенко, названный им «Полуночный дуэт с тараканом»! 

Ну, может, это и не доподлинный такой автопортрет Михаила Покрашенко (известно ведь, что никак не склонен был он к бутылке с огурцом, да и бороды иноческого образа не носил он). И лампочки голой, думается мне, не висело у него с потолка на кухне. И не сушилось там никогда у него бельё на бечёвке. Это всё так на «автопортрете» для сугубой однотональности этого полотна, – для создания настроения печального сомнения: «Зачем я так одинок? И это – когда есть у меня столько всего небудничного, нескучного, такого увлекательного очень – и для души, и для ума?! Ну почему на моей недавней персональной выставке было всего лишь десять – ну, пятнадцать, от силы, человек? А проходила вот когда выставка-продажа цветочков в горшочках – народ там, говорят, толпился чуть ли не до вечера?! А это вот ещё, что Комская прописала пустословное своё обычное – про мои самые лучшие-то картины?! Да и коллеги, бывает, язвительность какую-нибудь скажут про тебя»… 

Михаил Иванович, печали ваши обо всём таком-то вот, случающимся – совсем нередко! – в вашей жизни…–ведь знаем все мы – и вы, и вы, конечно! – хорошо про то, что мимолётны все эти наши огорчения! Мимолётны, потому как поводов для радости натуры все те, которые  творческие, способны находить они – ты только не ленись, не праздничай! – в самих себе. Способен ты создавать что-либо новое? Ну так и благодари же ты за то судьбу! А на всё прочее, что как-то там может тебя задевать… –да и не сетуй ты на всё такое, – отворачивайся ты от него и мимо, мимо него проходи! 

 И именно так обычно-то и чувствует и поступает в своей жизни и творчестве Михаил Покрашенко. Вот он перед вами – самый такой-то, что ни наесть настоящий, автопортрет этого замечательно-умного, доброго! – Мастера. 

Скажите, во всех ли нас живёт идея Бога? А если нет, то как вы думаете, много ли таких людей, кто глуховат или совершенно равнодушен к этой идее? И есть ли такие среди нас, кому идея  Бога просто ненавистна? 

А что сказать могли бы вы про то, откуда взялось всё это вот  живое/неживое, что окружает нас, – откуда то есть весь мир-то этот? Он что, -от Бога? А откуда сам-то этот Бог? Что, он существует объективно? Вы могли бы указать на что-либо такое, что являлось бы подтверждением его реальногото, значит, бытия? Молчите вы? Тогда, может, давайте скажем, что Бог есть просто потому, что он существует – живёт! – в нашем сознании, и – только, только-то! Живёт в сознании – да, не всех, но многих. А чтоб решительно против него – это, наверное, одни только отъявленные мерзавцы чувствуют/действуют так.  

Думается, что главный… – лучше сказать: единственный вопрос, когда  кто начинает думать о Боге, – то это будет вопрос такой: откуда взялась в нашем сознании идея Бога, и почему она до сих пор – это во времена-то великого познания мира! – идея эта так сильно влечёт нас к себе? Влечёт ко всему тому, что связано с этой идеей. Скажите, что сильнее впечатляет нас с вами в нашем этом мире: его отдельные совершенства или же те или иные его – многие! – неидеальности, а то просто и скверны всякого там рода? Наверное, наше представление о Боге будет зависеть от обстоятельств (благоприятных – терпимых – тяжёлых) нашей жизни и от особенностей нашего духовно- интеллектуального устройства. И всё-таки, какой судьбы ни был бы человек, какие бы ни достались ему от природы способности, каково бы ни было его образование, – будет он чувствовать/мыслить Бога как то Лучшее, что есть – сколько-то! – в нём самом, – в душе его! 

Всмотритесь вы в автопортрет Михаила Покрашенко. Вы согласитесь, если вам скажут, что эти, что на столе художника, большие букеты цветов – из дикоросов и садовых – какие они все живые! Будто в себя самих они влюблённые такие! Смотрите, как мило им сейчас смотреть на себя самих, запечатлённых кистью Мастера на широких, светлых, мягких картонах. Вон их сколько уже совсем готовых листов с портретами цветов, – стопка целая их на краю стола… стола, так прекрасно – неправильно к нам повёрнутого: ведь никакой совсем не стол это перед нами, а… – вы вспомнили, откуда знакома вам эта вот такая-то неправильная перспектива? Да, верно начали вы припоминать сейчас: не очень-то это стол какой… А ещё смотрите, этот вот разворот плеч и головы художника, и взгляд его этот, обращённый… – куда? к кому? – Вспомнили вы, где уже встречалось видеть вам такое-то всё? Да, не  сомневайтесь вы в своих припоминаниях/догадках: подтверждением правильности вашего узнавания/прочтения этого полотна, будет и очень особое, характерное такое вот начертание и кистей рук художника, – вы припомнили это уже издавна ставшее традиционным – каноническим! – их очертание? 

А этот пёсик в самом низу картины – вам ведь знакомы очень кроткие, невинные эти глазки его? Вы всё знакомое, значит, разглядели на этом полотне? И удивляетесь этому своему узнаванию? Поражены даже очень? А что тут удивляться-то: ведь перед нами художник. И если кто есть художник по своей природе, кто есть художник-поэт, – его сознание всегда будет религиозным. В том смысле религиозным, что весь он всегда будет устремлён к тому благому, высокому (= божественному), что издавна и посейчас рождалось и рождается в уме/душе человека духовного склада. 

Послушайте, а вам удалось разглядеть, что там у М. Покрашенко на тех вон картиночках, что наколоты на гвоздик в стене, в углу комнаты? Ну, там вот, где паук сплёл свою эту круглую паутину? 

А на подоконнике – то ли  пчёлка, то ли оса… За окном же – домишки «Нахаловки». Дымы из труб их идут, хотя и лето на дворе. Видать, готовят там обеды… Вам хотелось бы туда поспеть – к столу со щами? 

Михаил Иванович, да оглянитесь же к окну вы: там, вон,  сорока белогрудая заглядывает к вам в комнату… просится, видно, к вам на полотно она!